Ну что ж, давно я не встречался с телезрителями. Должен сказать, разлуку мы перенесли хорошо, как перенесли встречу. Это главный вопрос. Благодарю за встречу.
Читает произведение “Террор” (“Сейчас многие спрашивают: “В какое время мы живем?” Отвечаю: “Не в наше. Бурно-интересное, кроваво-кипятковое…” )
Ведущий:
Михал Михалыч, извините, я Вас прерву, потому что к нам присоединились телезрители Российского канала, я хочу объяснить, что происходит, может не все понимают: это Жванецкий на Красной площади. Жванецкий на Красной площади, мне кажется, совершенно уникальная вещь. Не мне кажется, а так оно есть на самом деле. И сегодня мы будем слушать то, что написал Михал Михалыч в самое последнее время, а потом мы отправимся в “Красное кресло” и поговорим вообще о каких-то событиях в стране, о всем о том, о чем захочет говорить Михал Михалыч. Я прошу прощения, что я Вас прервал. Пожалуйста.
Жванецкий:
Да, конечно, Андрей, тут единственно, что иногда тут не “всё”, может быть, в последнее время. Я все-таки пытаюсь остаться честным человеком в наше бурное время. Это нелегко, но все-таки, все-таки…
Читает произведение (“Кто что откладывает на старость, - пишу, - кто деньги в чулках, кто камни в почках…”)
Приятно читать, я сегодня долго читать не буду, мы будем еще беседовать. Это я пока немножко. Мы надеемся, что эти появления могут быть регулярными.
Читает произведения “Свобода!” (“Вот только что перестали мучаться, как снова мучаться начали…”), (“Наша жизнь: склочность – норма, деликатность – исключение…”)
Ведущий:
Михал Михалыч, это еще не все. Мы поговорим немножко, потом Михал Михалыч вернется к микрофону и еще что-нибудь почитает. Михал Михалыч, вот я когда слушал Ваши рассказы, мне показалось, что это очень веселые рассказы, очень смешные, как всегда у Вас, они выдают какое-то Ваше очень грустное состояние. Это действительно так? Вам как-то грустно? Или просто такие рассказы…
Жванецкий:
Вы знаете, ну я всегда так пишу… Я… Мне всегда грустно. Мне никогда не весело. Просто – вот люди, которые слушают, смеются, но я это не планирую. Я потом, когда стал понимать, что это может вызвать смех, я уже могу писать на свой собственный заказ что-нибудь. Но, в принципе, я никогда… Я не писал смешно специально.
Ведущий:
Вам кажется, что хороший юмор всегда рождается от печали?
Жванецкий:
Да. Вот Вы прекрасно это спросили. Он все-таки всегда рождается от печали. Я даже не знал. Хороший юмор… Ну, он… Но дело не в юморе! Дело в мысли, которая вызывает смех. Мысль, она все равно будет переводиться, будет жить, она, высказанная, не умрет. Я когда-то сказал, прошу прощения, я не хочу говорить: “Я сказал”. Оно где-то было высказано: “Почему мы так любим немцев? Потому что мы всегда их побеждали”. Я слышу сейчас президент наш в Вейморе повторяет, он говорит: “У нас нет комплекса, мы немцев… У нас с немцами всегда были такие хорошие взаимоотношения. Мы их любим. Конечно, мы их любим”.
Ведущий:
А как Вам кажется, если президент слушает Жванецкого и повторяет, это ж хороший признак?
Жванецкий:
Не знаю, повторяет ли он меня, может, ему то же самое приходит в голову, но это мысль.
Ведущий:
Нет, но это ж хорошо, что президенту приходят в голову те же мысли, что и Жванецкому. Это ж первый раз такое. Мы на Красной площади, хочется говорить про президента. Да… Вот.
Жванецкий:
Да, но я, Вы знаете, думаю: власть – это состояние временное, это не состояние души. Может быть, кто-то очень и стремиться к этому, но потом, сойдя вниз, часто превращается в нормального человека. А иногда сидит на пенсии, как мы видим бывших членов политбюро, не в силах понять ничего. Сидит в бывшем кабинете бывший человек на пенсии и не превращается ни во что. Он такой, каким он был. Это же тяжелое глубокое хамство внутри. Глубокое и тяжелое. С помощью этого он выходил наверх. Это ж полное отсутствие юмора внутри и вот это сидение у себя дома, как в кабинете. И жена, глядящая на него с легким отвращением.
Ведущий:
Когда человек поднимается наверх, он может остаться человеком? Войдя во власть?
Жванецкий:
Вы знаете, да. Сейчас все-таки, все-таки ввиду сменяемости, все-таки начальство вынуждено оставаться людьми.
Ведущий:
Вы знаете, я хочу обратиться к зрителям. Вы, наверное, знаете, мы давали телефоны, по которым можно сюда звонить. Несколько звонков, немало звонков было в Интернете записано нами. Вот у нас есть первый звонок. Это, по-моему, редчайший случай, когда люди звонят на Красную площадь. Добрый вечер, мы слушаем Вас.
Звонок (абонент):
Алло, здравствуйте. Я дозвонилась Вам из Воронежа. Очень рада Вас видеть и слышать. Спасибо Вам за выступление. Хочу задать такой вопрос: “В “Коммерсанте” был такой вопрос: “В чем мужество писателя?” Очень хотелось бы Ваше мнение услышать.
Жванецкий:
В чем сегодня мужество писателя… Вот очень обидно, я обращаюсь ко всем, что писателя и считают и вынуждают быть мужественным человеком. Это не та порода. Он, конечно, ну конечно, он по возможности должен быть мужественным. Но, чаще всего он, то, что он пишет, это пишет его талант и если он что-то чувствует, то он будет это писать. А талант, чем он отличается от бездарности? Таланту не плати – он будет писать. Бездарному не плати – он прекращает. То есть кончаются деньги – кончается письмо бездарного человека. А этому не плати – все равно он будет писать. Талантливый хирург – он будет оперировать, даже если ему не платят. И будет хорошо это делать. Но я думаю, что мужество писателей – говорить то, что думаешь и то, что хочешь. Делай то, что хочешь и пиши то, что думаешь. А дальше все увидят - это мужественно или нет.
Ведущий:
Сейчас юмористические передачи (так их условно будем называть), на ТВ имеют самый высокий рейтинг, тем не менее вот как Вы к этому относитесь?
Жванецкий:
Я отношусь к этому тяжеловато. Плохо я отношусь к этому. Мне неудобно говорить, это ребята из моего “цеха”, просто неудобно об этом говорить, просто неудобно, ну, просто некрасиво. Поэтому я без фамилий буду говорить. Когда власть на телевидении взяли молодые люди… Власть на телевидении – это власть над страной, практически. Ее взяли молодые люди, руководители каналов. Помните, они были все… Сейчас так вот немножко… Но все это были молодые люди. И все мы думали, как мы вообще все думали, мы все думали… Не давайте мне только дергаться и кричать. Все мы думали, что это пойдет, что взяли наконец-то власть. Был Лапин, а тут взяли молодые люди власть. И вот пойдет, пойдет… Не пошло. Не пошло. Потому что я не говорю о руководителях каналов. Я говорю о том, что молодыми можно быть, дебилами не надо быть. Не надо быть тупыми. Хватит уже. Теперь мы поняли, что дело не в молодости, что юмор – это, конечно, свойство молодости потому, что ты на все реагируешь весело, ты на все реагируешь остроумно. Но все-таки в основе, о чем мы говорили, должна лежать печаль, либо забота, либо беспокойство. Хотя бы беспокойство. Тогда это юмор, тогда за эти стоит какая-то мысль. Если не стоит мысли – нет беспокойства. Нет защиты этого и нападения на этого. Чтоб нападать на этого, я должен защищать того. Я не могу просто так нападать. Это я говорю даже о сатире, я должен кого-то защищать. Во имя чего? Я ж не просто собака, привязанная к столбу посреди поля. У меня сзади амбар. У меня сзади то, что я охраняю. Может быть, человек, может быть, хозяйка беспомощная. И я ее охраняю. Я тогда лаю на это. Пусть даже это поезд.
Ведущий:
Как раз вот о заботе, о состоянии юмора решили делать на Российском канале регулярную передачу с Михал Михалычем Жванецким. Нам кажется, что в этом смысле может что-то поменяться, потому что будут какие-то критерии другие. Собственно говоря, Вы сейчас это прекрасно видите. А я Вас хотел спросить,. раз заговорили про молодежь. Ваше отношение к молодежи современной?
Жванецкий:
К молодежи прекрасное отношение. Я просто не могу понять. Например, вот такая передача, как “Большая стирка”, этот несчастный ведущий там, который, в основном, если где-то там пошлость встречается, то у него. Люди сидят нормальные, говорят: “Вот как-то так, - говорят, - Вы знаете, я любила…”
А Вы с ним спали?
Она говорит:
- Да мы любили друг друга….
Спали? Сразу?
Она говорит:
- Ну, мы любили…
А когда легли?
Как говорит мой друг Матвей Ганапольский: “В аспекте койки можете что-нибудь рассказать?” Вот всё - в “аспекте койки”… Причем - нормальный здоровый молодой человек, но чувствуется, что рейтинг… Вот тут вот у него в душе… Если я не скажу: “Как ты: девственница, не девственница?” Сразу поднимается рейтинг где-то там, в каких-то местах. И его жалко. Он вынужден это спрашивать. А может, и не вынужден, он постепенно втянулся и начинает вот появляться вот это от ведущих. От ведущих, не от публики в зале. Сидят люди нормальные, сравнительно воспитанные, немножко начитанные, немножко обученные в школе. И вот ведущий, у которого на лице ну просто болезненный интерес к происходящему… Все…
Ведущий:
Я хочу спросить у сидящих здесь, не хочется называть “зрителей”, ну вот всех, кто здесь сидит, если у вас есть вопросы какие-то, вы поднимите руки и вы можете их задать. Вот только у кого микрофон я не знаю, кто с микрофоном…
Зрительница:
Вы часто выступаете за границей перед русскоязычной аудиторией. Скажите, а вот у этих людей меняется со временем восприятие юмора?
Жванецкий:
Нет, нет. За границей, в общем, собирается хорошая аудитория. Приходят люди, уже сейчас приходят такого возраста, ну, то есть сбежавшие отсюда программисты. Вот те “почтовые ящики”, которые здесь были главными в определении качества литературы, песни, монолога, юмора, Райкина, Высоцкого. Они там. Не все, но многие там. И когда ты выходишь туда, там выходишь на сцену, ты как будто попадаешь в атмосферу того “почтового ящика”, Черноголовки, Пущина. Вот там сидят такие люди. Под Сан-Франциско там вот эта “Силиконовая долина”, ну, просто потрясающая публика. Вот эта, которая с полуслова на знаки препинания реагирует. Вот это такая публика и ты понимаешь, куда они делись и понимаешь, что это ты опять с ними и они опять с тобой. И главное, это огромное уважение к нам я испытываю, которые смогли вот таких людей туда доставить.
Ведущий:
Вот что было в то время, когда появлялись Ахмадуллина, Вознесенский, Евтушенко, Соснора. Почему вот тогда получались вот такие великие стихи, а сейчас не получаются?
Жванецкий:
Вот что было в то время? Как мне кажется… Мне кажется, почему мы вспоминаем иногда с болью, иногда так тепло, иногда нам кажется, что там главное, а сейчас не главное потому, что мы там, благодаря усилиям Советской власти, сосредотачивались на работе. Советская власть умела так построить процесс, что нас почти ничто не отвлекало: ни еда, ни одежда, ни жилье. У всех было, примерно, на всех надето было то же самое, ели все то же самое, жили в одинаковых… и так получалось, как в лагере концентрационном, как в тюрьме. Вот – работа и дом. И трамвай. И переезжая из дома на работу, ты сосредотачивался на работе. Вот работа была главное. “Успехов в работе, счастья в личной жизни”, - это было все. Больше ничего не было третьего. Никаких поездок, ничего. Счастья в личной жизни, если есть жена, мне так кажется, и успехи вот в работе. Поэтому в этом институте собирались люди… Это было место отдыха от Советской власти. Там была партийная организация, всё… Я помню, я когда впервые попал на Северный полюс, просто концертик был там, я видел людей, которые сбежали от Советской власти туда. Они честно бурили, были гидрологами, прослушивали американские подводные атомные лодки, они все делали честно. Но, это был способ убежать от этой жизни и сосредоточиться в работе. Евгений Григорьевич, вы что-то хотели, простите, спросить.
Евгений Григорьевич:
Да вот я просто хотел напомнить, что вопрос Вам был задан: “Почему, в силу каких причин вот эти шестидесятые годы или конец пятидесятых был временем таких поэтических дарований. Какой-то был секрет в этом времени, может быть, мы проснулись после “сталинской зимы” и проклюнулись такие вот “цветочки” прекрасной поэзии. Может быть так?
Жванецкий:
Может быть и нет. А может быть так, что только раскрыв книгу в метро, можно было уйти из этого метро, хотя метро было чистым. Только раскрыв книгу можно было уйти в ту жизнь, о которой ты мечтал, только посмотрев фильм “Серенада Солнечной долины”, ты мог увидеть эту жизнь и, раскрыв журнал “Иностранная литература”, ты мог жить другой жизнью. И, раскрыв книгу, ты мог почувствовать талант. Сейчас (вы заметили?) никто друг другу не звонит: “Ты читал? Ты смотрел? Ты прочел новые стихи? У тебя есть эта книга? У тебя есть…” Нет. Не звоним. Потому что жизнь стала другой. Но, может быть, она стала интересней, может, она стала насыщенней, эта жизнь. Она не предполагает столько литературы. А тогда была настолько однообразной, что мы были все - члены жюри. Мы все участвовали в создании этого. Как читатели. Сейчас все в разброде. Раньше мы рыли одну огромную яму, которая называлась “социализм”. Так все вместе копали. А сейчас каждый роет свой отдельный ход. Если это сольется потом в яму общую. Но, может быть, каждый так и будет жить в отдельной норе своей. Ну, за это и боролись.
Ведущий:
Давайте послушаем звонок. Мы слушаем вас.
Звонок:
Михал Михалыч, вас приветствует в моем лице город Волгоград. Вы знаете, у меня сразу несколько вопросов к вам. Первый: как вы относитесь к планируемой реформе русского? И следующий: лично вы стали бы писать “прошу” через “у”? Может быть, принять “орфографическую конституцию”, чтоб совсем не забыть, что такое русский язык?
Жванецкий:
Ну, что касается меня, единственное, что я думаю: мы все от этого страдаем. Вот, может быть, я бы лично отменил, начиная с пятого класса (смех)… Вам уже это нравится… Я бы отменил два “н” и одно “н”. Черт его знает: серебряный, оловянный, деревянный. Мы пишем или два “н”. Вот это забывается с возрастом к чертовой матери. Невозможно. Всюду два “н”, чтоб никто не ошибался. Всюду два “н” и все. Чтобы перестали думать над правописанием и начинали думать над сутью.
Ведущий:
Михал Михалыч, сидя в центре Москвы, вы в центре страны, я не могу не спросить у Вас, в целом какая, Вам кажется, атмосфера в России? В целом как она характеризуется для Вас?
Жванецкий:
Я так скажу, что народ заметно погрустнел от стабильности, как мне кажется. Вот что-то стабильность на наших братьев (к которым я себя причисляю), на наших братьев-россиян производит гнетущее впечатление. Потому что очень было весело вот во время предыдущего президентства и парламент был буйный, как просто ба….. и, в общем, руководство страны было часто сменяемое. То есть можно было сидеть в кресле и наслаждаться во время этой перемены обстановки в правительстве и в Думе. Это было, я думаю, лучшее из зрелищ. Сейчас какая-то получается… Ну явно, жизнь становится раз стабильнее, значит, уже лучше. Автоматически. Вот если только, какие бы правила ни были, но если они будут продолжаться, мы приспособимся, как коты. Какая-то часть населения вылезла из тени. Кто-то доверяет, кто-то не доверяет, но уже кто-то доверяет правительству и власти!
Ведущий:
А Вы доверяете правительству и власти?
Жванецкий:
Вы знаете, что касается меня, то я могу сказать, что я вообще в правительстве вижу людей более прогрессивных, вот сейчас, в это время перестроечное, чем в народе. Потому что я когда оборачиваюсь к народу… Вот в чем мужество писателя: поливать нижних сейчас с криком: “Ребята, ну вам же, ну все таки, ну надо ж поддержать, ну хотят вроде, как лучше, ну как бы… Ну я понимаю, что много нищеты, беды, ну все такое, но ведь явно что-то, ну какой-то путь наметился, ну явно6 налоги и что-то для малого бизнеса, ну там. Даже я понимаю: что-то делается, явно же что-то делается. Ну, ребята, ну надо поддержать. Надо улыбнуться, перестать быть хмурыми. Хотя мы ходим все, опустив руки и это стабильно заело. И понять ничего не понимаем, но мы и тогда ничего не понимали. Нас тогда крупно надували, а сейчас, мне кажется, не надувают. Просто иногда беспомощно не знают, что делать. Но, по крайней мере, крупно, как тогда, не надувают. Это оптимистично. Кроме того, ты всегда можешь собрать вещи и слинять. И попробовать, как там. И там, поняв, окунуться в то же самое. Еще кроме того, что ты не знаешь языка. И вернешься сюда уже в других трусах и начнешь это… Опять поливать родную власть. И это правильно. Видимо, взаимоотношения наши с властью будут всегда такие, такие вот… Вот такие вот.
Ведущий:
Есть еще вопросы, потому что мы уже будем заканчивать. Пожалуйста.
Выступление с места:
Михал Михалыч, я хотела Вас спросить, как вы относитесь к этому беспределу, который твориться сейчас по утрам на дорогах города Москвы, когда народ едет на работу, а в результате того, что сотрудники милиции устраивают проверки машин, наличие государственных знаков, мигалок, народ попадает просто в пробки. Все равно через какой-то промежуток времени люди опять платят эти штрафы, вешают обратно мигалки, знаки и едут дальше.
Жванецкий:
Я думаю, что вот ваше выступление и должно прозвучать. Мой ответ здесь ничего не значит и не может ничего значить, вы абсолютно все сами сказали. Не знаю… Вот тут уже соя сообразительность, чтобы сейчас мигом сообразить, я иногда думаю, может быть, благодаря взяткам и жизнь меняется к лучшему? Если они исчезнут, может быть это все остановиться? И не будет строиться ничего и машины не будут покупаться и вот этих пробок не будет. И я думаю, что подписать ничего будет невозможно. Может быть, я уже так думаю, может быть, благодаря этому так много строиться под Москвой, такие коттеджи вырастают. Да пусть они вырастают. Такая красота, может, вот эта продажность и есть тот путь пока. Эта страна очень опасна. Помню, когда был процесс над магазином “Океан” и люди в Одессе садились в тюрягу, просто по другим причинам. Просто потому, что вдруг опускалась лапа государства. Нужно было наказать. И все там, там, там, там… Потому, может надо осторожней относиться к этому.
Выступающий:
Можно я сразу вопрос задам? Михал Михалыч, как мэтр, Вы б могли, конечно, поддержать молодых талантливых ребят-юмористов и создать вокруг себя такое же гнездо, такую “могучую кучку”. Почему?
Жванецкий:
Нет у меня преподавательской жилки. у меня нету этого. Второе: не могу объяснить, что такое талант, а если его нет, как объяснишь? Не могу объяснить, что такое душа, а если ее нет, как это объяснишь? Потому собирать людей и обучать этим вещам я еще не умею. Я не могу потому, что я сам не знаю. Это все зависит от мышления. От такого мышления, от парадоксальности… Очень трудно… И собирать отдельно юмористов просто нельзя. Это не род деятельности.
Вопрос:
Михал Михалыч, можно вопрос? Вот вы сейчас замечательно говорили о пользе взяток. Михал Михалыч, может обозначить, как вот нам скинуться и кому дать одну большую взятку, чтоб наконец как-то жизнь успокоилась и переменилась?
Жванецкий:
Скиньтесь, дайте мне и я скажу, что жизнь переменилась.
Тот же:
Нет – Вы же скажете!
Жванецкий:
Я то скажу! За хорошую сумму я это скажу обязательно!
Тот же:
Нет, Вы даже и бесплатно скажете.
Жванецкий:
И бесплатно скажу.
Тот же:
А как насчет адреса? Придумайте адрес.
Жванецкий:
А почему Вы считаете, что мы очень долго мучаемся? Не так уж мы долго мучаемся.
Тот же:
Нет, ну долго, давно уже…
Жванецкий:
Ну, лет 12, 13, 14 – не так много, это для жизни одного человека долго, а так, мне кажется, не очень.
Ведущий:
Хотел сказать несколько слов еще. Во-первых, хочу поблагодарить “Боско ди чильеджи” за Михаила Кусняровича, которым приютил нас в этом замечательном месте, благодаря чему Михал Михалыч Жванецкий выступил на Красной площади. Я чрезвычайно благодарен Вам, потому что Вы же на самом деле дежурный по стране всегда. Это ж только мы сейчас так вот… Если был бы по стране какой-то дежурный, то всегда были б Вы. Мы должны заканчивать передачу, но прежде, чем вы увидите прощальные титры, прежде, чем мы попрощаемся окончательно, я б хотел, Михал Михалыч, чтоб Вы опять прошли к микрофону и что-нибудь опять прочитали.
Жванецкий:
Вот не так давно, несколько дней назад, был юбилей Бэллы Ахмадуллиной. Все знают, о ком идет речь, это великая поэтесса и, наверное, невзирая ни на что, это было для литературы великое время и я хочу прочесть то, что я посвятил этим людям, которые празднуют сегодня вот такой возраст.
Читает произведение “Ура, мы снова живы! Как в один день все становится желтым (я имею в виду природу), так в один день все становится белым…”
Жванецкий:
Спасибо… Автографы…
Автограф в одной фразе: “Я бы так сказал: для чего живешь, человек? – А чтоб не умереть…”